Felicien Rops
Felicien Rops — французский гравер-аквафортист,
рисовальщик литографий, акварелист и живописец, сын венгерца, жившего в Бельгии.
Родился в Намюре 7 июля 1833. Получив образование в брюссельском университете,
он, лишившись своего отца и быстро промотав доставшееся от него большое
наследство, переменил беспечно-веселый образ жизни на усидчивый, энергичный
труд, с которым не расставался потом до самой своей смерти.
Он начал свою художественную карьеру в Брюсселе рисовальщиком карикатур для
газетки "Крокодил" и для других подобных ей листков, стал в 1856 г. издавать
свой собственный сатирический журнальчик "Уленшпигель", основал в 1861 г.
международный клуб аквафортистов. Известность приобрел после того, как в 1875 г.
переселился в Париж. Здесь он своими крайне оригинальными, по большей части
необузданно-фантастическими произведениями, приобрел горячих поклонников среди
искателей новизны и любителей эксцентричного в искусстве и литературе; некоторые
из этих энтузиастов, как, например, бельгийский критик И. Гюйсманс ("Félicien
Rops et son oeuvre"), возвели его на степень великого гения.
График-виртуоз, усовершенствовал технику сухой иглы, а также возродил вид
офорта, известный как «мягкий лак». Высокоодаренный художник книги, оформил
своими композициями "Легенду об Уленшпигеле" Ш. де Костера (1867; был первым
иллюстратором этой книги), "Дьявольские лики" Ж.Барбе д'Оревильи (1879),
"Смертный грех" Ж.Пеладана (1884), Стихи С.Малларме (1895), а также сочинения Г.
де Мопассана, Т.Готье и других авторов. В конце 1870-х годов создал большой цикл
рисунков, акварелей и пастелей для незавершенного "Альбома дьявола" М.Нуайи.
Как график прославился в первую очередь своими эротическими и
эротико-фантастическими листами, где характерные для символизма темы
«женщины-вампа» и «роковых соблазнов» воплощались со скандальной откровенностью.
Карикатурным символом этих тенденций явился его знаменитый рисунок Порнократы
(1878) – голая проститутка со свиньей на поводке.
Как художник предпочитал более мягкий и созерцательный
лиризм, близкий по духу искусству импрессионистов.
Умер Ропс 22 августа 1898 в возрасте 65 лет.
А вот антипод той аллегории, которую мы рассматривали в предыдущем выпуске:
Есть ли смысл в сопоставлении двух аллегорий? Этой и прежней. Как Вы думаете?
В России о Ропсе писали редко, тем более, что цензурные
ограничения препятствовали воспроизведению большинства его рисунков и гравюр.
После небольшой статьи И. Грабаря, опубликованной вскоре после смерти художника,
отдельная работа о нем на русском языке появилась лишь в 1910 году. Ее автор —
режиссер, историк театра, художественный критик Н.Н. Евреинов.
Следует подчеркнуть, что предложенная в этой небольшой брошюре оценка
«демонического» творчества «чувственника», «неистового Фелисьена» не
отличается особенно от взглядов, к тому времени ставшими привычными в
западноевропейской критике. Процитируем несколько характерных фрагментов.
«Неизменной темой почти всех рассказов Ропса служит женщина; вернее его
отношение к ней, — отношение изобличающего самца к заподозренной самке». «Для
него главное не возвысить тело женщины властью своего искусства, а раскрыть его
потустороннюю сущность, поймать Дьявола в пленительных округлостях бедер и таза,
демаскировать душу предательской самки и запечатлеть в ее изображении
извечно-губительное». «Фелисьен Ропс — приятель Бодлера и современник своей
эпохи в лучшем смысле этого слова — в течение всей своей жизни был певцом
сатанизма женщины, сатанизма ее чар, ее тела» (цитата из статьи И. Грабаря).
«Рисунок Ропса волнует нас странным волнением и мучит мукою, которой нет предела
в озаренности этой жестокой Тайны Плоти». «Его имя— символ глубочайшего
проникновения в тайну плоти, магически — бессмертной, неумерщвляемой».
А вот стихотворение В. Хлебникова "Мавка", навеянное вышеприведенной гравюрой Ропса:
Заметь суровую пастушку: Обвита страусом пера, Не человек и не гора, Ведет гулять младую чушку. И детворы с крылами стая Летит и реет, прилетая. Свеча дрожит, горит огонь, Ее сияние мало. И, как бесовских игрищ конь, Прошло сквозь ноги помело. Сложив с коленями персты, Полуобезьяна, полудух, Глазами грустными потух На половине высоты. Тучна, высока, велика Ведунья, взорами прелестная, То дочь ли Мнишка-поляка Или другая, неизвестная? И книги строки по-латыни В жаровне пляской пескарей, Согнувшись в пламени святыни, Поют: лети на бой скорей! Полна соблазна и бела, Она забыла про белила И твердой ручкой помела Отважно ноги разделила. Она в греховные страницы Вонзила огненное око, По сказкам письменным порока Летает пылкая зарница. Пред ним навсегда треугольник Высоким и темным пятном. Сидит он, как тихий невольник, И думает, скованный сном. |
Многие элементы этого стихотворения объясняются воздействием двух работ Ропса. Из скандально знаменитой акварели «Pornokrates», воспроизведенной Евреиновым под ее другим, более выразительным названием «Женщина со свиньей» («La dame au cochon»), перебралась в начало стихотворения (строки 1-6) не только удивительная фигура женщины со свиньей, но и летающие вокруг нее амуры («детворы с крылами стая»). Картину сопровождает следующий эмоциональный пассаж: «Воплощение бесстыдства! — ее глаза завязаны, в руке шнурок, а на шнурке свинья. Свинья указывает путь. Свинья — вожатый... Ликуй же, Черт, ликуй и хвастайся! — она доверилась свинье в своих любовных домоганьях!.. Свинья приведет, куда надо». А дальнейшая часть стихотворения, в центре которой «другая, неизвестная», «ведунья, взорами прелестная», близка рядом элементов картине «Колдунья» («La Lecture du Grand Albert»); сходство подчеркивает отклик Евреинова на эту картину: «Ведьма. Перед огромной книгой волхований. Читает нужное для ритуала шабаша. Лоснится от желания или от мазей? Внизу уж ждет Лукавый. Метла уж между ног... Смотрите, как прекрасна ведьма, как молода она, как сладок грех, как он пьянит!... О, если б можно было сесть хоть на колючий хвост метлы, чтобы помчаться с этим страшным и чудесным существом. На гибель? смерть? проклятие? — не все ль равно! (Опасно слишком долго смотреть на этот колдовской рисунок)».
Цит. по:
http://www.ka2.ru/nauka/baran_3.html
По всей видимости, некоторые другие репродукции в монографии Евреинова тоже
оказали влияние на тексты Хлебникова, но доказать это труднее, чем в случае
обсужденных выше картин.